Ещё больше времени миновало с трагедии на Чернобыльской атомной электростанции — крупнейшей ядерной катастрофы в мире. Беда, которая случилась недалеко от города энергетиков Припяти ночью 26 апреля 1986 года, унесла 31 человеческую жизнь. Радиоактивное заражение распространилось на огромную территорию. Более 600 тысяч человек со всего Советского Союза стали ликвидаторами последствий той страшной катастрофы. Среди них были и те, кто затем переехал в Иркутск. Хронологию аварии, рабочие моменты и интересные истории чернобыльцев из областного центра представляет ИА IrkutskMedia:
Краткий экскурс в историю
26 апреля 1986 года город Припять, на севере Украины, мирно спал, и ничто не предвещало беды. Глубокой ночью — в 1 час 23 минут 47 секунд — во время проведения проектного испытания турбогенератора №8 на энергоблоке Чернобыльской АЭС произошел взрыв, который полностью разрушил реактор. Тогда же частично обрушились кровля машинного зала и здание энергоблока, в различных местах возникло 30 очагов пожара. Первыми, кто принял участие в ликвидации аварии, стали огнеборцы. Пожарные не дали переброситься пламени на третий блок. Примерно в два часа ночи появились первые пораженные среди бойцов пожарной охраны. Среди симптомов были рвота и «ядерный загар». Врачи оказывали им помощь в медпункте станции. Спустя некоторое время первую группу пострадавших отправили самолетом в Москву.
Утром того же дня были подготовлены автобусы и машины для эвакуации населения. Спустя сутки покинули Припять более 44,5 тысячи человек. Их разместили в отелях, санаториях, профилакториях и даже пионерских лагерях. В первые дни после аварии оставило родные пенаты население 10-километровой зоны, чуть позже — жители поселков в радиусе 30 км. Большинство эвакуировалось в домашней одежде, с собой им запрещалось брать вещи и питомцев.
В результате аварии на ЧАЭС произошел выброс порядка 380 млн кюри радионуклидов, среди которых были изотопы урана, плутония, стронция и цезия. Масштабы трагедии в сотни раз превосходили те, что были при взрывах атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки. Под громаднейшим радиационным облаком оказались части Украины и Белоруссии.
Для ликвидации последствий катастрофы была создана правительственная комиссия. Основные работы пришлись на 1986-1987 годы, в них было задействовано 240 тысяч человек. Общее же число ликвидаторов составило свыше 600 тысяч.
Усилия в первые дни после аварии были направлены на снижение радиоактивных выбросов из разрушенного реактора, а также предотвращение более серьезных последствий. Специалисты откачали воду из помещений под реактором, предприняли все для того, чтобы предотвратить проникновение расплава в землю.
Далее уже стартовали работы по очистке территории и захоронению радиоактивных отходов. Чуть позже началось строительство бетонного саркофага — специального укрытия. Его возведение завершилось в ноябре 1986-го.
Строительство нового города для постоянного проживания работников Чернобыльской АЭС — Славутича — началось в декабре 1986 года силами восьми советских республик. Первый ордер на заселение квартир был выдан уже 26 марта 1988-го.
Последствия трагедии на ЧАЭС оказались колоссальными: были захоронены сотни мелких населенных пунктов, выведено из сельхозоборота почти 5 млн га земель, вокруг станции создана 30-километровая зона отчуждения, погиб 31 человек. Авария оценена по седьмому уровню международной шкалы ядерных событий.
Александр Иванов
— В момент аварии я учился на четвертом курсе в Высшем военном инженерном училище химической защиты в Саратове. 27 числа мы от офицеров услышали, что случилась авария, через знакомых, скажем так. Это неофициальная была информация, только шушукались. Официальная информация вышла 29 апреля. В начале мая нас начали готовить к отправке в Чернобыль. В течение недели проводились занятия. Нам в очередной раз рассказали, что такое радиация, какое воздействие она оказывает. На протяжении месяца готовились к экзаменам. Уже в июле поехали на станцию. Если не ошибаюсь, 130 человек было в составе сводного курсантского отряда. Ехали через Харьков и Киев, добрались до Овруча. Уже оттуда нас распределили по всей зоне чернобыльской аварии, попали в разные места. Я оказался в части, отвечающей за химзащиту.
Мы работали в зоне дезактивации населенных пунктов: снимали дерн, мыли здания специальными порошками. Пытались определить, можно ли путем дезактивации подготовить территорию для жизни людей. Позже выяснили, что это было бесполезное занятие. Уровень радиации через несколько дней вернулся на прежний уровень. Также занимались строительством дороги в сторону станции. Ездили в зону Чернобыльской АЭС, возили материалы для возведения саркофага. Я, например, вел учет доз облучения всей нашей части, так как являлся начальником химической службы инженерно-дорожного батальона.
Страшно и было, и не было. Мы примерно знали, какая доза смертельная, сколько человеку можно. Нас этому учили. Там была определенная эйфория. Случилась авария, а ты — частица большой страны — участвуешь в ликвидации последствий. Молодой был, хотелось чего-то сотворить эдакого.
Жили в палатках, питались три раза в день, в том числе нам давали колбасу. Баня работала с трех часов дня до семи вечера. Организация быта военнослужащих была на высшем уровне. В деревенском сельпо продавались книги Александра Дюма.
Уходили в самоволку. Теперь уже можно рассказывать. Приходим как-то раз на танцы, народ немного разгоряченный был. Небольшой конфликт произошел с местными парнями. Пришел милиционер такой же как Дядя Степа (0+) из произведения Сергея Михалкова. У него рост был примерно 220 см. Наверное, вырос от радиации (смеется).
Всего месяц пробыл там. Высшее руководством решило, что нас дольше держать нельзя, поскольку через год уже должны были выпускаться. Посчитали нужным сократить срок пребывания — отправили домой.
Александр Панфилов
— Улетел я в Чернобыль в июле 1987 года, где сразу стал направленцем на особую зону от оперативной группы ГО СССР. Попал непосредственно на атомную электростанцию. Войсковая часть 06407. Начальники сказали, что я должен станцию знать лучше, чем все остальные. С 30 августа начал каждый день ездить туда. Когда я прибыл на станцию, выяснилось, что мой предшественник вообще не осуществлял работу на АЭС. Он отправлял водителя, который забирал отчеты и отвозил их в оперативный отдел. Постепенно я стал вникать в суть дела, узнал, сколько помещений уже обработали.
Дел было невпроворот. В самой станции нужно было собирать мусор, а он ведь радиоактивный. На улицу выносили в коробах, которые затем вываливали в могильники. Позже выяснилось, что на станции был грузовой лифт, но им не пользовались. Солдатики с 62-й отметки, то есть с высоты 62-х метров, на носилках тащили вниз радиоактивный мусор.
Кстати, вся техника, которая была там, пришла в негодность. Ни одна машина не заводилась. Практически вся электроника выходила из строя.
К химии мы относились с прохладцей. Это мягко сказано. Когда достали приборы ДП-5, они у нас сразу все вышли из строя. На наших танках были приборы ГО-27, которые сработали очень хорошо. По ним мы сориентировались, что в Чернобыле был высокий уровень радиации.
Первое время мы не имели понятия, как можно остановить машину посреди проезжей части. Старались съезжать на обочину, чего категорически нельзя было допускать в зонах радиоактивного заражения. Тем самым поднимали пыль радиоактивную, которая разлеталась повсюду. Допустим, ее не было в пяти метрах, а ты остановился на обочине, ветер подул немного — заразился еще больший участок местности.
К 7 ноября мы готовили к запуску третий блок, поэтому надо было все продезинфицировать, везде убрать все светящееся. Быстро пролетела первая неделя, я пришел к начальнику и сказал ему: «Тут мы подтягиваемся, что-то делаем». Открытые распределительные устройства не работали. Крупные объекты на тот момент уже перестали функционировать. Начальник пообещал дать мне инженеров для того, чтобы они осмотрели все и определили, какой объем работ необходимо сделать.
Тогда на место приехали полковники. Они поселились в будке — больше их не видел. Два часа я провел на открытых распределительных устройствах. Кабели внизу, кабели вверху — везде стойки. По окончании работ вышел, сел в машину, поехал на обед. Прихожу в столовую и не попадаю в дверной проем. Что-то не то со мной было. Остался без обеда, пошел к машине, сел, сказал водителю, чтобы вез домой. Попросил приехать за мной в половину пятого и отвезти на планерку, потому что не знал, смогу ли дойти или нет до оперативной группы.
Во время планерки я дважды терял сознание, говорили сослуживцы. Когда сдал дозиметр, оказалось, что я нахватал ни много ни мало 3,65 тысячи рентген. Анализы крови, которые брали у нас каждую неделю, конечно же, ухудшились. Непонятное происходило. Что тогда со мной случилось, не знаю. Попал я как раз под двойное воздействие — и высокочастотное поле, и радиацию. Через некоторое время пошел на поправку.
Затем меня перебросили на организацию ночных смен, поскольку мы выбивались из графика. Однажды в темное время суток тоже пришлось побывать в зараженном месте. Подхватил большую дозу радиации. Спустя пару дней меня сняли со станции.
Далее расскажу интересную историю. Один из бойцов, приехавший из Чечни, спрятался в тягаче, который находился рядом с главным корпусом. На протяжении долгого времени он там спал. Меня попросили вытащить его оттуда. Определенные навыки, как открыть тягач, как попасть в его середину, у меня были, ведь в прошлом я служил танкистом.
Взял нужный инструмент, залез туда, а он лежит без сознания. Быстренько вытащили парня наверх, положили в машину и отвезли в Киев. Для того чтобы спасти бойца, медикам пришлось отрезать ему руку — ту, которой он к броне прикасался.
В то же время я сказал начальнику, что «лишних» надо со станции убрать. Но для этого нужно было собрать всех начальников цехов, которые принимают людей, и командиров подразделений, которые выделяют людей. И тогда сказали, что снимут с меня не только погоны, но и голову, если что-то пойдет не так. А я ведь ломать ничего и не собирался. В результате проведенной планерки мы сократили рабочую смену на 168 человек.
Я жил в двухэтажном деревянном доме. Солдат был у нас, который мыл везде полы, чтобы пыли не было. Жили мы нормально, а кормили нас как на убой. Я на станцию приезжал, на холодильнике меня всегда ждал пузырек элеутерококка. Его смешивал с минералкой и применял внутрь — целый день можно было бегать спокойно. Когда силы покидали меня, пил настойку эту.
Нас кормили в столовой на станции, где были блюда на выбор. Также мы кушали в столовой, которая находилась рядом с нашими домами. Трудностей больших не было, кормили хорошо. Хочу сказать, что можно было кушать яблоки, но не целиком, а только мякоть. Всем говорили, что на кожуре оседала пыль, а в семечках собиралась радиация. Рыбу разрешали тоже ловить. Когда варили ее, два раза меняли воду. Косточки убирали в сторону. В озере даже специально разводили рыбу. Ее раз в два дня подкармливали. Ловили рыбу в основном на иглу.
Все вспоминается. Водитель у меня изумительный был. Поднимались тогда в любое время. И днем, и ночью машина у него находилась в хорошем состоянии.
Когда проезжал через населенные пункты, мне становилось жутко. Нигде никого не было: ни собак, ни кошек, ни детей, ни людей. Разве что две-три старушки стояли с одним дедулей и беседовали. Все остальное — тихо, глухо как в танке. Для меня это было в определенной степени шоком. На обочину съезжать было нельзя. При мне дороги промывали два раза в сутки. Лейкой ходили и поливали, чтобы пыль не поднималась.
Возвращаясь от соратника из Монголии, я увидел, что впереди меня бежала большая лиса. Эти животные были огромные. В домах водились крысы, которые в три-четыре раза превосходили обычных. И все из-за радиации. Птиц, конечно, не было.
У меня дома есть фотографии, на которых изображено гнездо аиста. Осенью 1987 года аист прилетел его проведать. Это означало лишь одно: весной птицы должны были вернуться. Рядом с входом в нашу баню, где мылись каждый день по несколько раз, ласточки свили гнездо. Им даже удалось там вывести птенцов. Все было заброшено: пустовали большие дома. В то время по своей глупости мы не знали о том, что в туалете, помимо унитаза, может стоять биде.
В жизни меня спасает то, что благодаря мне удалось сохранить икону.
В Чернобыле стояла большая церковь. Откуда я узнал об этом? Однажды бабка шла и собирала яблоки, на что я ей сказал, что их есть нельзя. Солдатики-то ходили с ножичкам, и, пока им не попадалось яблоко с дырочкой, они другие яблоки не трогали. Снял шкурку, наполовину разрезал, семена выбросил, потому что там радиация собиралась. Мякоть можно было употреблять в пищу. Но бабуля сетовала на то, что ей нечем своего деда кормить. Он не мог ходить. Я сводил ее в столовую, договорился с девчонками о том, чтобы бабулю накормили и дали ей пищу в посуде, которую она могла деду принести.
Когда мы шли по улице, я показал ей, где живу, и она рассказала небольшой секрет. Ее дед не просто лежал, а лежал на иконе, которой было больше 300 лет. Как-то вечером она прибежала ко мне и сообщила о том, что к ним пришел какой-то военный — прапорщик — и забрал реликвию. А ведь батюшка оставил икону деду, поскольку только он мог сохранить ее. Я прибежал к начальнику, который через некоторое время отправил на место группу наблюдения. Проследили за тем прапорщиком и его соратниками: они уже через реку переехали и почти добрались до того места, где им предстояло продать икону. Их там сразу всех накрыли.
Бабка тогда сказала: «Раз ты икону спас — Бог тебя спасет». Я уже, в принципе, дважды был на грани, чтобы оказаться на том свете, но выкарабкивался — это было уже после возвращения домой.
1 ноября 1987 года я уже был в Иркутске. Жена с радостью встретила. К тому же сын возвращался из армии. От него пришла телеграмма, что надо встречать. и мы поехали за ним.
Олег Селезнев
— Вылетел в Киев в мае 1988 года. Сразу попал на объект укрытия, саму Чернобыльскую АЭС. Нам выдали специальную форму, ботинки, фуражку и отправили на станцию. 9 мая разрешили пройти торжественным маршем возле памятника ветеранам войны. На станции провели инструктаж. Мне доверили должность старшего офицера по захоронению радиоактивных отходов. Все загружали и отправляли в могильники.
После смены проходили санитарную обработку, снимали вещи, мылись. Затем отправлялись на дозиметрический контроль. И так в течение трех месяцев. Выходных у нас не было. Жили вчетвером в деревянном доме. Завтракали в восемь утра, уже к девяти приезжали на станцию. Делали все для того, чтобы уровень радиации стал меньше. Моей задачей была проверка города Припяти.
Продукты нам привозили из безопасной зоны — в основном из Орла и Тулы. Когда чистили зубы, рот полоскали колой или боржоми. Нельзя было использовать обычную воду. В коридоре постоянно стояли ящики. Радиация, она ведь без вкуса и запаха. Невидимая. Тело иголочками кололо, когда уровень радиации превышал допустимый. Это была тоже война, в которой главным действующим лицом являлась радиация.
С семьей связывался на почте. Была там переговорная будочка, заказывал межгород. Звонил жене, спрашивал про детей. Также писал письма. Когда получал ответ, радовался.
Пробыл в Чернобыле три месяца. Вернулся на свою родину, в Курск. Там уже находилась жена с детьми. У мамы была коза, начали отпаивать меня. До сих пор не люблю козье молоко: оно пахнет чем-то. Потом поехали в Кострому, на родину жены. С тестем рыбачили, лещей ловили. В Иркутск приехал восстановившимся.
С чернобыльцами встречаемся в День памяти жертв радиационных аварий и катастроф 26 апреля. Вспоминаем было, обнимаемся и говорим: «Живи дольше. Родина тебя послала, родина тебя вспомнит».