Томичи обеспокоены ввозом на территорию Северска радиоактивных материалов из Франции. Кто-то считает, что Томск превращается в радиоактивную свалку, а кто-то надеется, что регион на переработке импортного регенерированного урана заработает какие-то дивиденды. Чтобы снять напряженность вокруг этой темы, Центр управления регионом (ЦУР) организовал прямой эфир с генеральным директором «Сибирского химического комбината» Сергеем Котовым и заместителем технического директора СХК по охране труда, ядерной и радиационной безопасности, охране окружающей среды и производственному контролю Константином Изместьевым. Ранее в анонсе встречи говорилось, что будет организован круглый стол, в котором помимо представителей Росатома примут участие экологи и лидеры общественного мнения. Но этого не случилось. ТВ2 решило восполнить этот пробел и организовало прямой-инстаэфир с проектным директором российского отделения Гринпис Владимиром Чупровым. Далее приводим этот разговор полностью.
Владимир, как вы считаете, почему публично не обсуждается ввоз в Россию регенерированного урана из Франции?
Да, в настоящий момент диалога с Росатомом по этому вопросу нет. Из-за этого возникает путаница в терминологии, непонимание что везут и зачем везут. Справедливости ради, надо сказать, что два года назад, когда из Германии везли гексафторид урана в Свердловскую область, Росатом проводил коммуникации с общественностью. В них участвовал даже генеральный директор Росатома. Но в целом диалога не хватает и пресс-конференция руководства СХК в Томске — тому иллюстрация. Ответы были неполными, нужно было искать их между строк, как в советские времена. Я бы хотел, пользуясь случаем, Росатом призвать к общению.
Ок, давайте определимся с терминологией. Можете доступно объяснить, что именно везут из Франции в Северск?
То, что сейчас ввозится – это регенерированный уран, регенерат в простонародье. Это продукт переработки отработавшего ядерного топлива французских АЭС. Французы не знают, что с ним делать и как от него избавиться. На пресс-конференции глава СХК Сергей Котов рассказал, что французская компания «Орано» проводила тендер, и его выиграл Росатом. И тут у меня первый вопрос, насколько это соответствует действительности? Потому что по информации французского Гринпис, в тендере приняла участие только одна компания – «Техснабэкспорт» (TENEX), дочерняя компания Росатома. И в принципе, компаний, которые могли бы принять участие в тендере, очень мало. Поэтому слова про конкурс я бы поставил под сомнение. По этому контракту Росатом, его подразделение «Техснабэкспорт» (TENEX) покупает у Франции эти ядерные материалы.
Т.е. как? Мы ничего на этом даже не зарабатываем?
Мы не зарабатываем как минимум напрямую. Это к вопросу, который несколько раз звучал на пресс-конференции СХК о том, что получат от этого контракта Россия, Томская область и Северск. Ничего. Росатом на этом теряет деньги. Судя по всему, не очень большие деньги. Но это тоже вопрос, потому что нет открытых источников, чтобы узнать, за сколько мы приобретаем это «ценное сырье». По прежним аналогичным контрактам цена была примерно полдоллара за килограмм. Т.е. по цене хлебобулочных изделий. И тут уже возникает сомнение, почему так дешево покупается это сырье, не является ли это скрытой продажей радиоактивных отходов (РАО) французской стороной? Это мое предположение.
Ни томичи, ни СХК на этом контракте не получат каких-то денежных средств от французской компании.
Давайте выясним, зачем это СХК. Росатом декларирует, что он за устойчивую энергетику и заявляет, что в рамках рационального использования природных ресурсов вместо природного урана будет использовать продукты переработки отработавшего ядерного топлива (ОЯТ). Цель благая, но здесь Росатом немного не договаривает. На самом деле у Росатома сейчас не совсем простая ситуация с сырьем. На сегодня потребление природного урана в России составляет примерно 10 тысяч тонн природного урана в год. Внутренний ресурс – добыча на российских месторождениях — составляет где-то 5 тысяч тонн в год. Все остальное, Росатом должен где-то докупать или до-обогащать обедненный уран. Нельзя на какое-то время АЭС остановить. Все время нужно топливо. Поэтому регенерат во Франции Росатом закупает не от хорошей жизни.
Что это значит? Это значит, что сырьевая база для классических тепловых реакторов, которые работают на 235 уране, в зоне риска. И Росатом честно об этом говорит: к 2040 году запасы дешевого урана будут исчерпаны. Отсюда и покупка регенерата.
А в чем тут интерес Франции?
Есть мнение, что Франция таким образом решила утилизировать регенерат. Его надо где-то хранить, но это дорого и это головная боль. Надо помнить, что регенерат – это высокоактивное вещество в отличие от природного гексафторида урана. Поэтому Франции надо было избавиться от него. Поэтому тендер, и поэтому Росатом, который берет проблему на себя.
К потенциальным плюсам Росатома от ввоза регенерата можно назвать рабочие места. СХК известен тем, что имеет продвинутые центрифуги и люди, которые работают там, действительно имеют высокую квалификацию.
Но дальше возникает вопрос, на который также не ответило руководство СХК. А куда исчезают продукты, которые остаются после очистки регенерата из Франции? Появляются жидкие радиоактивные отходы с изотопом урана 232. Часть отходов – в виде аэрозолей — они на фильтрах отлавливаются, а жидкие отходы просто закачиваются под землю. В Северске находится один из четырех подобных полигонов, где жидкие РАО закачиваются под землю.
Насколько эта практика безопасная?
Я считаю эту практику неправильной, неприемлемой. Французы тоже против такой практики. Правда и сами французы в данном случае поступают не лучше, они сбрасывают свои радиоактивные отходы прямо в Атлантический океан.
Надо отметить, что в ядерной энергетике ни во Франции, ни в России, ни в Великобритании, ни в США и так далее, в принципе, не решены проблемы утилизации ядерных отходов. Мы закачиваем в землю, французы выливают в океан. И то, и другое плохо. Это неэтично по отношению к природе.
Был вопрос о том, что в России накоплено более 1,2 млн. тонн собственного отработанного урана, бесплатного ценного сырья. Зачем нам в принципе природный уран? И тем более непонятно зачем нам покупать отходы еще у Франции?
Да, это хороший вопрос. Из тысячи тонн регенерированного урана примерно 900 тонн уйдет на склад в виде гексафторида урана. Обращу внимание еще раз на то, что сейчас ввозится из Франции в Россию – это не гексафторид урана. Гексафторид везли в Россию два года назад из Германии. Но после переработки регенерата из Франции он, в конечном счете, становится гексафторидом урана, который хранится в бочках на открытом воздухе, которые мы, собственно, и видели на снимках из космоса. Кстати, эти бочки ржавеют тоже.
И вот этого гексафторида урана у нас уже более миллиона тонн. Это правда. Если оттуда вычесть фтор, то получается это примерно 700 тысяч тонн урана. И действительно, возникает этический вопрос, зачем нам еще несколько тысяч тонн из Франции и Германии. Почему я считаю, что это вопрос этический. Как предполагает Росатом, эти 700 тысяч тонн, да, они пока лежат, это обедненный уран, там изотопа 235 урана мало, 0,1%. В сырье из Франции 0,3%. И дальше возникает вопрос, а что делать с тем, что останется? Росатом говорит, смотрите законодательство. По законодательству ядерные материалы – это то, что можно использовать. У нас есть проект «Прорыв» на территории Томской области в ЗАТО Северск, и мы будем использовать это сырье, эти 700 тысяч тонн для плутониевой энергетики.
При этом, действительно, проблема сырья для существующих реакторов она есть, и поэтому Росатом сейчас реализует масштабную программу перехода на новый тип реакторов на плутониевом топливе, где вот эти 700 тысяч тонн, технологически будут нужны. Теоретически.
Но дальше вопрос – а сколько из этих 700 тысяч тонн нужно? Потому что у нас, если не считать исследовательских реакторов, на сегодня только один промышленный реактор в России, который находится в Свердловской области и который работает на плутонии. И там этого плутония много не надо. Это энергоемкий материал. И зачем тогда 700 тысяч тонн? Вы предполагаете, что вся энергетика России станет плутониевой?
Еще один плутониевый реактор строится в рамках проекта «Прорыв». Но он экспериментальный. И там в настоящий момент только фундамент делается. И я не уверен, что этот проект состоится. Там остались технические вопросы, которые до сих пор не решены. И если этот проект не состоится, то тогда куда девать эти 700 тысяч тонн урана? И в тот самый момент, когда Росатом решит, что проект не получился, а такое бывает, в тот самый момент эти 700 тысяч тонн превратятся в отходы. Главное отличие отходов от неотходов – это то, что для них нет применения в будущем.
Плюс полномасштабная реализация программы реакторов на плутониевом топливе уходит за горизонт 2050 года. Поэтому я считаю, что это вопрос этический. Зачем еще ввозить? Побойтесь Бога.
А сколько из Франции нам должны поставить «ценного сырья»?
У нас сейчас накоплено по урану примерно 700 тысяч тонн, из них примерно 100 тысяч то, что было ввезено в 70-90 годы. С 2010 года до 2019 года был перерыв. Из Германии с 2019 года сейчас ввезено несколько десятков тысяч тонн и из Франции тоже возможно несколько десятков тысяч тонн. По Франции – это мои предположения, так как информация закрытая.
Да, эти зарубежные поставки погоды не делают. Без этих нескольких десятков тысяч тонн, что не состоится плутониевая программа? Но, во-первых, у нас ее еще нет, а во-вторых, это капля в море к тому, что уже есть.
Это вопрос национального имиджа.
Французский Гринпис опубликовал снимки из космоса, где на территории СХК какие-то бочки хранятся под открытым небом. Представитель СХК Константин Изместьев заявил, что это обедненный гексафторид урана. Насколько безопасно такое хранение?
При хранении бочек на открытом воздухе есть проблема с коррозией. Росатом говорит, что они как-то эту проблему решили. Но как решили, не говорит. Сколько утечек было, не говорят. В девяностые годы периодически просачивалась информация: там утечка, здесь утечка. Важно сказать, что в этих бочках не газ. Гексафторид урана при температуре ниже 53 градусов – это кристаллическое вещество. Он сразу не улетучивается. При разгерметизации он начинает контактировать с влагой воздуха. Получается плавиковая кислота. В результате – локальное токсическое загрязнение. Так что эти бочки ничего хорошего не несут. Но Росатом говорит, поверьте нам, у нас все безопасно, мы следим.
Вот вопрос еще, на который представители СХК не ответили. Из того сырья, что поставляется из Франции, сколько полезного материала получается, а сколько отходов. В процентах можете сказать?
Давайте посмотрим. Пришла нам тысяча тонн из Франции. Сколько в них радиоактивных отходов, жидких, аэрозольных с изотопом урана 232? Предполагаю – десятые или сотые доли процента от ввезенного объема. То есть, немного. Но очень опасно, подчеркну. Это жидкость, с которой лучше рядом не стоять. Если говорить про следующую стадию, когда из регенерата выделяется высокообогащенный уран, который можно использовать для производства топлива для электростанций – то это 10 процентов от изначального объема. Остальное уйдет в бочки с обеднённым гексафторидом урана под открытое небо. Это тот самый уран для будущей плутониевой энергетики, к которой очень много вопросов, и это 90 процентов от ввозимого регенерата.
А будет ли что-то обратно отправлено во Францию?
По тем обрывкам информации, которые мы получаем от Росатома, все это сырье недавальческое. Оно покупается, становится собственностью Российской Федерации и навсегда остается в России. Оно не возвращается во Францию ни в каком виде. Это наше. В отличие от германских контрактов. Там более сложная схема. Там давальческое сырье, из которого около 10 процентов в виде обогащенного урана уходило обратно в Германию.
А что сейчас с Германией? Поставки прекратились?
Контракт был заключен кажется в 2017-м. Поставки начались в 18-м. Сами контракты имеют закрытый характер, то есть в открытом доступе их не найти. Но Германия по отрывочным данным поставила около 20 с лишним тысяч тонн. Вроде бы этот контракт был исполнен и других пока нет. Но возможно, в рамках существующего контракта еще что-то идет. И не факт, что не будет нового контракта.
На сайте Росатома я вычитала, что технологии вторичной переработки отработавшего ядерного топлива(ОЯТ) более совершенные по сравнению с теми, что использовались ранее. Однако же большинство существующих станций к использованию результатов этих технологий, по их же словам, не готовы. Использование отработавшего ядерного топлива пока не получило широкого распространения. Объясните, пожалуйста, как это следует понимать?
Когда из реактора достают отработавшее ядерное топливо – встает вопрос, что с ним делать дальше. Ряд стран говорят: мы с ним больше дела не имеем и его захороним. Так планируют делать Финляндия, ряд европейских стран, США. А часть стран, Франция, Великобритания, Россия сказали: нет, мы из него еще выжмем пару капель. Как в том анекдоте про Тузика. И дальше вопрос, что мы выжимаем. Когда мы выжимаем уран-235 – он может использоваться в классических реакторах – реакторах на тепловых нейтронах. Там основное топливо как раз этот самый 235-й уран. Его немного, десятые доли процента, или порядка 1%. Но в ОЯТ есть еще 238-й уран (свыше 90%), который при «бомбардировке» нейтронами превращается в плутоний — сырье для атомной энергетики, работающей на плутониевом топливе. Таким образом регенерированный уран, выделяемый из ОЯТ, – один из его источников. 700 тысяч тонн урана, которые складированы в том числе в Северске это тот же почти на 100% уран-238. Кроме того, из ОЯТ атомных станций помимо регенерата выделяется и сам плутоний. Еще один источник плутония – запасы от военных программ. После разоружения высвободилось много плутония. Порядка 70 тонн у России и США. Он также нарабатывался на реакторах, только не на простых, а на оружейных.
Люди спрашивают: означает ли это все, что Томская область превращается в ядерную свалку?
Кроме Томской области ручейки так называемых «ядерных материалов» из-за рубежа текут еще в Свердловскую область, Иркутскую и Красноярский край. Четыре субъекта принимают эти фактически потенциальные отходы. И тем самым подается сигнал другим странам, которые думают, что делать со своим обеднённым ураном. А им говорят: давайте в Россию. Создается опасный прецедент. Это плохо и для имиджа страны. Росатом говорит, что когда-то намерены этот уран-238 использовать. Получится использовать или нет – неизвестно. Но сейчас главное в том, что к нам это уже везется. И тут нужно помнить, что в Томской области радиоактивных отходов скопилось уже предостаточно.
Кому это выгодно? Есть ли выгода для области?
В рамках пресс-конференции прозвучали очень интересные ответы. Если расшифровать то, что говорили наши оппоненты из Росатома, получается следующее. На сегодня Северск – это федеральный анклав, который живет за счет федерального бюджета, имеет свою территориальную юрисдикцию, и взаимоотношения с субъектом, на территории которого он находится, минимизированы. Глава СХК Сергей Котов сказал, что СХК запросил 300 рабочих в регионе с миллионной численностью населения… То есть немного рабочих мест по меркам региона. И к тому же – не на все время, а только на время стройки. Это к вопросу о рабочих местах. Теперь бюджетная история. Платежи СХК в бюджет Томской области 330 млн рублей. Это прозвучало в одном из вопросов. При том, что расходная часть бюджета Томской области на 2021 год составляет 88 млрд. рублей. Эти 330 млн – практически ни о чем! То есть 330 млн в год и 300 рабочих мест на пять лет. И нужно помнить, что ЗАТО закрыт. Он малопроницаем с точки зрения бизнеса. И преимущества от статуса ЗАТО никак не распространяются на остальных людей, живущих в регионе. Риски Томская область получает, а преимуществ практически никаких.
В 93-м был хлопок, взрыв, если называть вещи своими именами. То есть риски есть: где-то что-то разольется, хлопнет. Они (риски) сейчас меньше, чем раньше, но они остались. В 93-м мы увидели, как риски распределяются. Область их несет, а атомная отрасль их не компенсирует. А отношения должны быть такими, чтобы риски оплачивались не муниципальными и областными властями. Тогда, в 93-м жители получили свои дозы. В Наумовке, Георгиевке. Что-то, наверное, колесами автомобилей и в Томск занесли. Тогда повезло, что облако ушло на север. Жители деревень потом сами добивались правды. По решению Европейского суда по правам человека им по 12 тысяч евро компенсировали за то, что им не сообщили про аварию. И это было дело жителей, юриста, который им помог и Российской Федерации. Получилось, что Наумовке выплатили мы с вами как граждане Российской Федерации. После аварии 93-го года, насколько знаю, поправьте, то производство закрыто, и здесь риски снижены. Это хорошая новость.
Но есть вопросы по онкологии. И на эти вопросы не было прямого ответа. Нам могли бы сказать, какая ситуация по онкологии у рабочих с СХК. А нам дают общий ответ: сделали анализ по области и поняли, что у нас рисков мало. Хорошо, что сделали анализ. Теперь, сказав А, скажите Б — какой уровень онкологических заболеваний у работников СХК? Ответа не прозвучало. Если не коммуницировать по таким важным вопросам, то могут пойти мифы о трехголовых телятах в соседней деревне.
Учитывая опыт аварий Чернобыля, Фукусимы: должен ли мир отказаться от ядерной энергетики? Как вы считаете?
— Я представляю общественную организацию, которая против ядерной энергетики как промышленного способа получения энергии. Отказываться нужно. Не только из-за рисков аварий. На сегодня в мире энергосбережение и возобновляемая энергетика (ветровая и солнечная) гораздо выгоднее с точки зрения сэкономленного или полученного киловатт-часа по сравнению с новыми атомными станциями. Атомная энергетика — это дорого и долго. Сколько «Прорыв» планируют и строят? И еще лет пять-шесть будут строить. Потом обкатывать будут. Потом будут строить завод по производству плутония. Такой же мощности ветровые и солнечные станции строятся в разы быстрее. Что это значит для инвестора? Если у тебя что-то строится десять лет – это замороженные средства. Три года и десять-пятнадцать лет – есть разница. Не случайно в 19-м году общий объем энергии, произведенной возобновляемой энергетикой без учета ГЭС, превысил объемы атомной энергетики. АЭС же какой планки достигли начиная с середины прошлого века – там и остаются последние 35 лет. Доля атомной генерации в электрогенерации мира – 10 процентов, и последние десятилетия она падает. Нам говорят: будущее за плутониевой энергетикой. Но плутоний дороже, и строить инфраструктуру для него также долго. Понимая все это, не случайно Росатом постепенно уходит в другие сферы – в дороги, в хайтек. Росатом стал строить ветровые станции! Там тоже понимают, что есть новые технологические ниши, которые можно занять. И для этого у Росатома достаточно компетенций. И очень хорошо, что он это делает. А плохо, что при этом он продолжает старую атомную историю, которая сулит слишком много рисков. Росатом, пожалуйста, уходите от коричневой истории к зеленой! Это в наших общих интересах.